Образ Московского университета в «Былом и думах» А.И. Герцена. Работа №41239

Государственное бюджетное образовательное учреждение

средняя общеобразовательная школа № 489

Московского района Санкт-Петербурга

Образ Московского университета

в «Былом и думах» А.И. Герцена

Дисциплина/модуль: лингвистика.

Тема: анализ художественного текста.

Автор: Ильина О.С., кандидат филологических наук,

учитель русского языка и литературы

высшей квалификационной категории.

2021

ОБРАЗ МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА В «БЫЛОМ И ДУМАХ» А.И.ГЕРЦЕНА

Ильина Оксана Сергеевна, кандидат филологических наук, учитель русского языка и литературы высшей квалификационной категории, ГБОУ школа №489 Московского района, г. Санкт-Петербург.

Аннотация. Статья посвящена исследованию лексической структуры классического художественного текста, описывающего Московский университет первой половины XIX века. Материалы статьи могут быть полезны учителям при подготовке уроков литературы и истории, внеурочных занятий гуманитарной направленности, а также в ходе проведения тематической недели гуманитарных наук (если таковая организуется в школе).

В первой половине XIX века Московский университет занимал ведущее место в общественной жизни России. Вспоминая годы реакции в царствование Николая I, А.И. Герцен писал об особом значении университета: «Опальный университет рос своим влиянием: в него, как в общий резервуар, вливались юные силы России, со всех сторон, из всех слоев; в его залах они очищались от предрассудков, захваченных у домашнего очага, приходили к одному уровню, братались между собой и снова разливались во все стороны России, во все слои ее» (Герцен 1956: 107). Герцен очень точно указывает, что Московский университет был «опальным» и в глазах императора являлся очагом свободомыслия, «рассадником разврата» среди молодых людей. Большую роль в формировании такого негативного представления о крупнейшем российском высшем учебном заведении со стороны властей сыграл тот факт, что из стен университета вышли виднейшие декабристы: Сергей Трубецкой, Александр и Никита Муравьевы, Петр Каховский, Иван Якушкин, Николай Тургенев, Михаил Фонвизин.

В «Былом и думах» запечатлены основные события, происходившие в Московском университете в 20-40-е годы XIX века и волновавшие общественную мысль, а также имена тех людей, которые оставили свой след в истории. А.И. Герцен упоминает Полежаевскую историю (в 1826 г. за юношескую свободолюбивую поэму «Сашка» поэт А.И. Полежаев был исключен из университета и отдан в солдаты), братьев Критских, организаторов подпольного общества (в 1827 г. за антиправительственную деятельность Василий и Михаил Критские были заключены в тюрьму Соловецкого монастыря, Петр Критский был отправлен в Швартгольмскую крепость), вспоминает Костенецкого, Кольрейфа, Антоновича, участников студенческого общества, членов которого объединяла ненависть к николаевскому режиму, Сунгурова, выдававшего себя за члена общества декабристов, якобы уцелевшего после разгрома 1825 года (в 1832 г. за участие в Сунгуровском тайном политическом обществе Я.И. Костенецкий был лишен дворянства и отдан в солдаты, Н.П. Сунгуров был отправлен в Сибирь на каторжные работы). Особого авторского внимания заслуживает деятельность кружка, организованного им совместно с Н.П. Огаревым. Он пишет о встречах и беседах с Вадимом Пассеком, Николаем Кетчером, Николаем Сатиным и Николаем Сазоновым.

В воспоминаниях А.И. Герцена обнаруживается неразрывная связь Московского университета с политической жизнью страны. В студенческой среде происходило «брожение умов», развивались идеи декабристов, зрели революционные, антиправительственные замыслы, возникали многие политические общества, союзы, кружки: «Неотлучная мысль, с которой мы вступили в университет, – мысль, что здесь совершатся наши мечты, что здесь мы бросим семена, положим основу союзу. Мы были уверены, что из этой аудитории выйдет та фаланга, которая пойдет вслед за Пестелем и Рылеевым, и что мы будем в ней» (Герцен 1956: 116–117).

Студенты той поры – это люди, стремящиеся к знаниям, к самосовершенствованию, имеющие четкую гражданскую позицию, отличающиеся, по замечанию автора, «гражданской нравственностью». Как пишет А.И. Герцен, «мы мечтали о том, как начать в России новый союз по образцу декабристов, и самую науку считали средством». Студенты читали запрещенные книги, передавали из рук в руки тетради запрещенных стихов, горячо обсуждали различные вопросы современной жизни, спорили, проповедовали революционно-демократические идеи, сенсимонизм, пристально следили за политической обстановкой в мире. Герцен вспоминает, как сильно подействовало на молодое поколение известие об Июльской революции во Франции: «Мы следили шаг за шагом, за каждым словом, за каждым событием, за смелыми вопросами и резкими ответами, за генералом Лафайетом и за генералом Ламарком, мы не только подробно знали, но горячо любили всех тогдашних деятелей, разумеется радикальных, и хранили у себя их портреты, от Манюеля и Бенжамен Констана до Дюпон де Лёра и Армана Кареля» (Герцен 1956: 134). Ключевыми словами в описании студенческой жизни оказываются слова товарищество, братство, союз, единомышленники: «Пестрая молодежь, пришедшая сверху, снизу, с юга и севера, быстро сплавлялась в компактную массу товарищества, общественные различия не имели у нас того оскорбительного влияния, которое мы встречаем в английских школах и казармах. <…> Студент, который бы вздумал у нас хвастаться своей белой костью или богатством, был бы отлучен от «воды и огня», замучен товарищами» (Герцен 1956: 108).

Автор «Былого и дум» не слишком высокого мнения об общем качестве образования, получаемом студентами Московского университета, он пишет, что «преподавание было скуднее, объем его меньше, чем в сороковых годах», но при этом справедливо отмечает: «Университет, впрочем, не должен оканчивать научное воспитание; его дело – поставить человека, дать ему возможность продолжать на своих ногах; его дело – возбудить вопросы, научить спрашивать. Именно это-то и делали такие профессора, как М.Г. Павлов, а с другой стороны, и такие, как Каченовский. Больше лекций и профессоров развивала студентов аудитория юным столкновением, обменом мыслей, чтений…» (Герцен 1956: 121). Константин Аксаков, учившийся в Московском университете в то же время, что и Герцен, Огарев, также высоко оценивает именно студенческое братство, университетскую среду: «В наше время профессорское слово было часто бедно, но студенческая жизнь и умственная деятельность, неразрывно с нею связанная, не были подавлены форменностью и приносили добрые плоды». И далее К. Аксаков продолжает: «Мы мало почерпнули из университетских лекций и много вынесли из университетской жизни. Общественно-студенческая жизнь и общая беседа, возобновлявшиеся каждый день, много двигали вперед здоровую молодость» (Цит. по: Прокофьев 1979: 34).

Разные портреты русской профессуры оживают на страницах «Былого и дум». Так, И.А. Герцен отмечает, что все профессора университета «составляли два стана, или слоя, мирно ненавидевшие друг друга: один состоял исключительно из немцев, другой – из не-немцев» (Герцен 1956: 120). Различие их заключалось в происхождении, мировоззрении, отношении к студентам, во внешних особенностях и пр. В числе преподавателей-немцев были «добрые и ученые люди», такие, как Лодер, Фишер, Гильдебрант и Гейм, которые были родом из Геттингема, отличались «незнанием и нежеланием знать русский язык», «хладнокровием к студентам», «духом западного клиентизма, ремесленничества», «неумеренным курением сигар», а также «огромным количество крестов, которых они никогда не снимали». Профессора-не-немцы, происходившие «из поповских детей», напротив, «не знали ни одного (живого) языка, кроме русского», «были отечественно раболепны, семинарски неуклюжи» и «вместо неумеренного употребления сигар употребляли неумеренно настойку». Среди не-немцев Герцен выделяет ректора Двигубского, который являлся «одним из остатков и образцов допотопных профессоров или, лучше сказать, допожарных, то есть до 1812 года» (Герцен 1956: 119).

С известной долей иронии Герцен называет университетских преподавателей «собранием ископаемых», «последними Абенсерагами», «представителями иного времени, <…> в котором читали Хераскова и Княжнина». В частности, характеризуя профессора минералогии Ловецкого, автор обращает внимание на его внешний вид и отмечает, что он носил «шинель, украшенную воротниками разного роста, как носили во время первого консулата» (Герцен 1956: 127).

Многим своим университетским наставникам Герцен дает нелестные оценки, критикует их стиль и манеру ведения занятий. Профессор математики Чумаков подгонял формулы «с совершеннейшей свободой помещичьего права, прибавляя, убавляя буквы, принимая квадраты за корни и х за известное» (Герцен 1956: 123). Профессор химии Рейс, «никогда не читавший химии далее второй химической ипостаси, то есть водорода», по замечанию Герцена, случайно занял кафедру, так как его дядя, известный химик, не желая ехать в Россию, послал своего племянника. Читая по-французски, Рейс называл светильню baton de coton (хлопчатобумажной палкой вместо «cordon de coton» – хлопчатобумажным фитилем), а яд – рыбой (poisson). Особое неприятие вызывал, по воспоминаниям автора, профессор политического отделения Гавриил Мягков, за историю с которым начинающему студенту пришлось провести восемь дней в университетском карцере. Мягков, преподававший «самую жесткую науку в мире – тактику», не читал, а «командовал свои лекции», выкрикивая заголовки, которые были отмечены на полях книги. Ключевыми словами в его характеристике оказываются прилагательные глупый, грубый, дерзкий, необразованный. Авторскую иронию особенно ярко выявляет следующее предложение: «Как жаль, что Николай <император – О.И.> обходил университет, если б он увидел Мягкова, он его сделал бы попечителем». По отношению к студентам Мягков проявлял себя очень грубо, например, говорил, что они «выражают свои мысли, как лошади, ногами». За такие «дерзости» молодые люди «проводили его по университетскому двору на улицу и бросили вслед за ним его калоши» (Герцен 1956: 118). Невежество, недобросовестность, необразованность, грубость в общении – те качества преподавателей, которые вызывают резкое неприятие писателя.

Московский университет в воспоминаниях Герцена – это не просто учебное заведение, но, прежде всего, центр политической жизни. Можно сказать, что он больше писал не об университете, а о тех умонастроениях, которые царили в среде студенчества, – особого социального слоя, с легкостью загорающегося новыми идеями. Произнося в «Былом и думах» слова благодарности Московскому университету, Герцен подчеркивал, что университет много ему дал, подтолкнул его развитие, помог завязать дружбу с однокурсниками, которая продолжалась долгие годы.

Список литературы

Герцен А.И.

Былое и

думы // Герцен А.И.

Собр

. соч.

: В

30-ти тт. Т. 8. – М.: Изд-во Академии наук СССР, 1956.

Прокофьев В.А.

Гер

цен. – М.: Молодая гвардия, 1979

.